Воспоминания Валентины Петровны Орловой о владыке Василии Кинешемском. ЧАСТЬ 2.  

Но я далеко отклонилась от главной темы. Владыка Василий приобретал все большую популярность. Народ буквально ходил за ним толпами. Кстати, он всегда ходил пешком, хотя архиереям полагалось ездить в карете. Жил он просто, снимал небольшой домик у какой-то старушки, принимал всех приходящих к нему за советом, утешал в горе. Постился до того, что чуть не падал. Безусловно, он был глубоко верующим. Называли его даже фанатиком. К духовенству был очень строг. Проповеди он говорил за каждой службой. Когда попы начинали роптать, что из-за этого затягивается служба, он перенес проповеди после окончания службы. И если всенощная кончалась в 9 часов вечера или в 10-м часу вечера, то проповедь шла уже в 10, в 11-ом часу вечера, и все равно было полно народа. Ах, как он говорил! И просто, и умно, и вдохновенно, и красиво! Он приводил примеры не только из жития святых, а из нашей литературы, и из своих заграничных поездок. Он призывал к вере в Бога, к покаянию, совершению добрых дел — всему, что положено у христиан. Слушать его ходили и неграмотные старухи и образованные люди.

Конечно, мое сердце, сердце 14-летней девчонки, не могло быть равнодушным. Я, как и все, боготворила его. Он печалился о том, что в школе теперь не преподают Закон Божий, и организовал кружок по изучению Евангелия. Человек 5-6 девочек из нашей школы ходили туда и меня позвали. Я была только один раз - дома мне такую ругань устроили, что больше не пошла. Да и показалось мне это менее интересным, чем его проповеди. Евангелие я и сама читала. Но его личность притягивала, я понимала, что это необыкновенный человек, но святым считать его (как это делали другие) не собиралась. Мне страшно хотелось подойти к нему поближе, поговорить с ним попросту, что-то понять в нем. Я очень завидовала тем бабенкам, которые шли к нему со своим горем, шли за советом. Но у меня не было горя и мне не с чем было идти.

А великолепная служба, прекрасные песни хора, и его вдохновенные речи, — все это вызывало восторженный трепет в моей юной душе. Под влиянием этого я написала «молитву», где выражала свой восторг перед Богом, перед прекрасным пением и т.д. И эту молитву я переслала ему с девочками из его кружка. Я очень волновалась. Не знала, хорошо или плохо сделала. Разве можно молиться своими словами? Может, нельзя? А втайне лелеяла надежду, что он позовет меня к себе и что-нибудь скажет. Думала: хотя бы отругал меня, только бы позвал к себе, чтобы можно было посмотреть на него поближе, понять его. Результат был совершенно неожиданным. Через некоторое время девочки, с которыми я переслала молитву, бегут ко мне и говорят: «Валя, Валя! Владыка читал твою молитву на проповеди в соборе!» Вот так раз! Первой мыслью было, что мне попадет за это от родителей. Но когда они узнали об этом, только как-то странно посмотрели на меня и ничего не сказали. Я так никогда и не узнала их мнения об этом. А потом мне стало досадно, что план мой провалился, и мне так никогда и не пришлось поговорить с владыкой Василием. Прошло года два. Я усердно ходила на службы, подходила, как все, к владыке под благословение. Иногда мне казалось, что он особенно внимательно и тщательно меня благословляет, и я думала, что девочки из кружка вероятно сказали ему, кто писал молитву. Я была в кружке один раз, но там было всего 7-8 человек, запомнить было нетрудно. Я пришла раз, а другие ходили постоянно.

И вот весна 1924 года. Последний год ученья в школе. В церковь я уже ходила редко. Вдруг бегут ко мне те же девочки из кружка, задыхаясь, говорят: «Валя, Валя, владыку арестовали, его увозят. Мы сейчас пойдем с ним прощаться на вокзал. Если хочешь, пойдем с нами». Я, конечно, побежала вместе с ними.

И вот вокзал. На перроне ни одного человека. У двери вагона молоденький часовой с винтовкой, с неподвижным лицом. Девочки сбегали к начальству, спросили, можно ли проститься с владыкой, сказали: можно, только не задерживайтесь; войдите в одни двери и выходите в другие. И вот мы идем одна за другой. Он стоит в тамбуре, спокойный, такой, как всегда, в своем черном одеянии. Подходим молча, принимаем благословение, целуем руку, и тут же сходим на другую сторону. Не знаю, может это моя фантазия, но мне показалось, что его взгляд задержался на мне, и он припомнил девочку, приславшую молитву. А я постаралась подольше посмотреть в его глаза и сказать ему взглядом: «Ты идешь страдать за свою веру, я жалею тебя и уважаю тебя! И пусть смилуется над тобою Бог!» Не знаю, что выразили мои глаза, но мне хотелось, чтобы они сказали так. Поезд тихо тронулся, потом пошел быстрее. Мы стояли на маленьком клочке, покрытом травой. Девочки опустились на колени, и я тоже. Слезы лились ручьями по лицам девушек, они не могли ничего говорить, кроме одного слова: «владыка, владыка, владыка...» Они протягивали руки вслед уходящему поезду...

* * *
Прошло более 50 лет с того дня. А эта картина ясно стоит перед глазами : уходящий вдаль поезд, белые колечки дыма из его трубы, елочки вдоль железнодорожной линии. И мы, пять девушек — на коленях, в слезах, с протянутыми руками... Навсегда.
А я стояла и думала : это уходит прошлая жизнь....

За владыкой Василием не нашли вины. Вся его вина была в том, что он слишком много привлекал народа. Его поселили около Рыбинска в убогой избушке-полуземлянке, приставили специального сторожа. Он прожил там долго, и умер или перед самой войной или в первые годы войны. Говорят, что он был даже доволен своей жизнью. Бог был милостив к нему. Наши женщины ездили туда, возили ему продукты. Некоторых за это посадили, потом вернули.

В Кинешму прислали другого архиепископа — Севастиана. Но это было уже не то. Потом церкви закрыли, многих посадили. Однажды, было это в 1938-39 годах, я и папа копошились на грядках в огороде, а мимо, по дороге прошел какой-то человек, одетый бедно и с нищенской сумой. Он пристально посмотрел на папу и прошел мимо. Папа задумался, и через некоторое время говорит: «да ведь это Елисов»... Тот, кто кормил нас прекрасными окороками, тот, кто создал благолепие в нашем соборе — собирал милостыню; он только вернулся из заключения, у него ничего не было... Когда мы выбежали за калитку, его уже нигде не было. Нам стало так неловко, так обидно. Что делать — сразу не узнали. Хотя и сами мы не очень сытно жили, а все-таки могли бы поделиться.

... Много лет прошло. Осталась у меня фотография епископа Василия, фотография хора (но не в полном составе). Где-то в старых тетрадках лежит моя «молитва». И еще осталась ничем неистребимая любовь к церковному пению...

Во время Великой Отечественной войны, в той зимней церкви, где постригали Василия, у нас был склад медикаментов. (Рядом был госпиталь, где я работала). Приходя в склад, я вспоминала, как тогда, по этому самому полу, полз на коленях постригаемый Вениамин. А под летней церковью, рядом, рыли бомбоубежище и нашли под алтарем захоронение архиепископа, в золотой митре, с золотыми крестами. Золото сдали в фонд обороны. Раньше на этом месте был женский Вознесенский монастырь.

Самая любимая ученица владыки Василия, из кружка изучения Евангелия, оказалась предательницей (что до сих пор кажется странным). По ее наветам многих посадили. Она работала потом фармацевтом, славилась активной общественницей...

Из воспоминаний ВАЛЕНТИНЫ ПЕТРОВНЫ ОРЛОВОЙ (1906-1993)

---------------------------------------------------------
Материал для публикации любезно предоставлен сотрудниками Кинешемского государственного художественно-исторического музея.
---------------------------------------------------------
На фото: В.П. Орлова слева.


НАЧАЛО ВОСПОМИНАНИЙ
НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

Hosted by uCoz